«Было князю лет под сорок, но невьющаяся борода, стекающая с худощавого лица неровными мягкими струями, делала его старше на вид. Большие удлиненные глаза казались простодушными, смеющимися, только в глубине их таилась все примечающая хитрость, и, когда Иван Данилович был уверен, что никто этого не замечает, взгляд серых глаз становился острым, даже жестким.
Лицо его часто меняло выражение. Особенно изменяли выражение лица губы. Бледные, тонкие, когда он сосредоточенно думал или властно приказывал, в минуты опасности они совсем исчезали, поджимались, и это сразу делало его старше, суше. Когда же Иван Данилович, как сегодня, бывал настроен благодушно, губы его словно бы становились полнее.
По небу быстро бежала тучка, зеркально поблескивали пруды, со стороны Торга доносился приглушенный шум.
Город грелся в лучах скупого осеннего солнца. Вдоль реки тянулись заливные луга, а дальше, насколько хватал глаз, расстилался дикий, дремучий бор. Он точно панцирем прикрывал город, сверху похожий на ладонь в ломаных линиях - закоулках.
Князь увидел под крыльцом грузного боярина Кочеву.
- Поднимись-ка, тысяцкий, сюда, - позвал он.
Тот поспешно полез наверх и вскоре стоял рядом, низко кланяясь.
- Запыхался? - спросил Иван Данилович, с усмешкой поглядывая на воеводу.
Чего там... такое дело... самую малость... Туда-сюда…
Красноречием тысяцкий не отличался. Был он прежде сборщиком мыта на путях и базарах, потом верой и правдой выбивал для князя подати с городов и сел, а после болезни престарелого воеводы Протасия занял его место в ратном деле. Правду сказать, ума не ахти какого, да зато верен, как крепкие перила лестницы. У себя во владениях холопов к земле пригнул. Прошлый год осмелились они его ослушаться, так пятерых живьем в подворье закопал, а двух у ворот повесил - с сыном стрелы в них метал: кто в очи богомерзкие ловчее попадет.
Такой не подведет. Не то что Алексей Хвост: метит в тысяцкие, а глаза отведи - продаст.
Охватив тонкими, цепкими пальцами перила, Иван Данилович, глядя на Москву, сказал в раздумье:
- Эк разрослась, родная... А давно ли была поселком малым? Не разом строено, много стараний родом нашим положено. Другие прытко бегают, да часто падают, а надо тишком. Тишком, да наверняка. Аль не так? - обратился он к Кочеве, не ожидая ответа. Любил вести с ним такие разговоры, в них словно бы проверял себя. - Тишком, да наверняка, - повторил Иван Данилович и умолк, задумавшись.
- ...Исподволь, неслышными стопами, - продолжал он некоторое время спустя. - Где волчий рот, а где и лисий хвост... У бога дней много - можно успеть и татарина провести, и Москву возвысить... коли обмысленно.
От напряженного внимания у Кочевы под глазами проступили широкие влажные круги. Он застыл, вбирая в себя каждое слово, желая понять и запомнить все, что скажет князь.
- Меня вот жадностью попрекают, Калитой прозвали. Что головой замотал - думаешь, не знаю? А и пусть, коли не отличают расчет от корысти, бережливость от жадности. Может, в том прозвище почет мой...
Князь усмехнулся, а светлые усы его насмешливо зашевелились. Потрогал, словно погладил, объемистую сумку-калиту, неизменно висящую у пояса, и она отозвалась ласковым говорком монет.
Кожаную сумку эту, с вышитыми серебром причудливыми птицами и зверьми, получил в подарок от хана Орды.
- Помяни слово, Василь Васильич, - негромким голосом, с силой сказал князь, - самого дьявола в калиту посажу - и не заметит.
Он умолк: стоило ли мысли раскрывать? Закончил про себя: «Хана обведу, посажу!.. Буду делать то, что Руси надобно. Пора придет - и честь мою принесет. А спешить нечего: где спех, там и смех».
Со стороны бора повеяло сыростью; где-то пронзительно прокричала птица, и снова наступила тишина. Калита в раздумье ногтем почесал прямой длинный нос, спросил испытующе:
- Ты, Василь Васильич, соседскому князю денег взаймы дал бы?
- Да зачем... что там, - начал было тянуть Кочева и вдруг отрубил: - Не к чему, много охотников найдется!
- А вот и есть к чему, - весело возразил Калита, лукаво сверкнув глазами. - Скажем, занять соседу малость? Ради бога! Только... красны займы отдачею, а особливо с придачею. Глядишь, а деньга деньгу за ручку ведет, в кошеле позвякивает. Ну дал рогожу, а взял кожу - то не в зачет! - прищурил он глаза, и губы его слегка дрогнули. - А как влезет сосед в долги - ручным станет, и не к чему ему земли силой брать: сами в руки идут. Да и прикупить село-другое можно. Так-то! А коли я с пылу хватал бы, не наелся б, только ожегся.
Он снова любовно потрогал калиту, перекрестился и отпустив Кочеву, пошел по крепкой лестнице вниз, во двор».
// Изюмский Б. Ханский ярлык: историческая повесть.
