«Лесным, недавно проторенным, но теперь уже почти безопасным путем возвращается князь Владимир Всеволодович Мономах с малой дружиной из Суздаля в Киев.
Ему за шестьдесят, однако стариком его никак не назовешь. Он прям и широкогруд. Твердый взгляд больших, очень ярких темно карих глаз полон жизни. О привычке к степным непогодам да к лесным ночлегам говорит ровная смуглость тонко очерченного лица с резкими морщинами. В легких волосках широкой седой бороды засели две-три лапки желтого березового семени.
Одежда на нем простая - походная, поношенная. Красный бархат высокой круглой шапки повыгорел. Ее бобровая оторочка где посвалялась, где повытерлась.
Поводья опущены. Конь, щеголевато перебирая тонкими ногами, мерно ступает по закаменевшей глине тесной лесной дороги.
После долгой июньской засухи ночью прошла гроза. Но дождя выпало мало, глина не размякла, и только местами в глубоких колеях стоит мутная, телесной окраски вода. Солнце прячется за пестрыми трепаными облаками. Утренний воздух прохладен и душист. Коротко знаком и сердечно мил князю Владимиру Всеволовичу этот крепкий дух частого елового леса. Вся жизнь прошла в таких путях. Принимался он нынче весной, когда писал поучение сыновьям, подсчитывать дальние свои походы, насчитал восемьдесят три и бросил, сбившись со счета. Чего считать? Чай, никто и так не осмелится назвать домоседом и лежебокой...
Что говорить - много сделано за полстолетия. Сбылось, кажется, все, о чем мечталось смолоду.
|
|
Долобский съезд . 1103 г. |
Владимир Мономах уговаривает князей идти на половцев |
Если золотой киевский престол достался Мономаху лишь на склоне дней, так ведь только оттого, что сам не захотел брать его раньше, чтобы не ввязываться в кровавые споры со сварливой княжеской братией. Но и задолго до того, когда съезжались, бывало, русские князья для устроения мира и когда в знак любви и родства рассаживались все на одном ковре, Владимиру отводилось на этом ковре почетнейшее место. И когда, дав другим откричаться, он принимался говорить своим ровным голосом, никто не смел его перебить; даже ветер как будто унимался, переставая трепать шелковые полы княжого шатра.
А утвердившись в Киеве, Владимир сразу заставил вспомнить забытое после Ярослава старейшинство матери городов русских. Под тяжестью руки Мономаха присмирели завистливые князья, притихло ненасытное боярство, примолк строптивый Новгород.
Владимир знал, что добытой власти не уступит, пока жив, а умирая, без препятствий передаст потомству; для того нынче весною и перевел в Белгород старшего и лучшего из сыновей, чтоб был вблизи и в смертный его час сразу перенял киевский престол.
Отцово наследство расширил и укрепил за своим родом, рассадив по всем городам сыновей, а владения двоюродных братьев, опасных родовым старшинством, замкнул в полукольцо своих земель.
Половецкой беде положил своими победами предел хоть на время. Загнал грабителей за Дон и надолго отбил у них охоту соваться к Киеву.
Кого только не рубил этот старый меч! Все самые сильные враги сокрушены и один за другим сошли в могилу...
Молва о победах Мономаха прошла по всем западным странам, докатилась до Рима...
Он знал цену своей упорной воле, своей неутомимости, быстроте и изворотливости. А чего стоили его красноречие, его образованность, его щедрость, а главное - его душевная забота о русской славе! Когда он говорил: «Не хочу я лиха, но добра я хочу братии и Русской земле», он не лгал и не пустословил».
// Блок Г. Московляне: историческая повесть.
