«Не без серьезных колебаний и мучительных сомнений вступил Карл V на территорию Франции. Казалось, здесь и земля и воздух враждебны ему. И неудивительно: ведь, взяв в плен французского короля, он недостойно обращался с ним в Мадриде и, кроме того, как говорит молва, отравил дофина. Вся Европа ожидала, что Франциск I обрушит страшную месть на своего противника, благо тот готов добровольно отдаться ему в руки. Однако Карл, этот великий игрок, дерзко ставящий на карту целые империи, не пожелал отступать и, заранее подготовив почву, отважно перебрался через Пиренеи.
Правда, при дворе Франциска I у него были верные союзники: император считал, что вполне может положиться на честолюбие госпожи д'Этамп, на самомнение коннетабля де Монморанси и на рыцарские чувства короля. <...>
Вопрос о союзах служил камнем преткновения для государственных деятелей во все времена и во всех странах. В этом отношении, как и во многих других, политика подобна медицине: она исходит из догадок и, увы, очень часто ошибается, изучая признаки сродства народов и прописывая лекарства против национальной вражды. У нашего коннетабля, например, мысль о союзе с Испанией превратилась в навязчивую идею. Он видел в нем спасение для Франции и боялся лишь одного – прогневить Карла V, который за двадцать пять лет царствования двадцать лет воевал с Франциском I. А до других союзников – турок и протестантов – коннетаблю де Монморанси просто не было дела, как, впрочем, и до блестящих политических возможностей, вроде присоединения Фландрии к французскому королевству.
Франциск I слепо верил коннетаблю. И действительно, во время последней войны тот проявил неслыханную решимость и остановил врага. Но надо сознаться, что эта победа досталась дорогой ценой: целая провинция была опустошена, путь врага проходил по выжженной земле, и десятая часть Франции подвергалась разграблению.
Больше всего нравились Франциску I в коннетабле надменность, резкость и непреодолимое упорство, которые человек поверхностный мог принять за гордость, неподкупность и твердость характера. И Франциск I взирал на этого великого совратителя добрых людей, как называл коннетабля Брайтон, с почтением, близким к благоговейному страху, какой внушал всем слабым душам этот грозный ханжа, перемежавший молитвы с казнями.
Итак, император Карл V мог смело рассчитывать на неизменную дружбу коннетабля де Монморанси.
Однако еще больше надежд он возлагал на великодушие своего врага. У Франциска эта добродетель доходила до крайности. «Мое королевство не мост, за проезд здесь ничего не платят, – заявил он как-то. – Я не торгую своим гостеприимством». И коварный Карл V отлично знал, что вполне может положиться на слово короля-рыцаря.
И все же, когда император ступил на французскую землю, он не мог побороть своих сомнений и страхов. У границы его встретили два сына Франциска I, а в продолжение всего пути французы оказывали Карлу V всяческие почести и знаки внимания. Но хитрый монарх трепетал при мысли, что все это радушие лишь показное и за ним, быть может, скрывается ловушка. «Да, плохо спится на чужбине», – сказал он однажды. На празднествах, которые устраивали в его честь, он появлялся озабоченный и грустный; и по мере продвижения в глубь страны выражение его лица становилось все настороженнее и мрачнее.
Слушая приветственные речи, которыми его встречали в каждом городе, или проходя под триумфальными арками, он неизменно спрашивал себя, не этот ли город станет его тюрьмой, и тут же отвечал на свой вопрос: «Ни этот, ни какой-либо другой. Вся Франция – моя тюрьма, а все эти льстивые придворные – мои тюремщики». И с каждой минутой возрастал дикий страх этого тигра, которому чудилось, что он в клетке и что все окружающие – его враги. <...>

Франциск I	Карл V

За два дня до прибытия в Париж Карл V вдруг с ужасом вспомнил, чем в свое время оказался Мадрид для французского короля. Ведь столица – самая почетная и самая надежная тюрьма для императора. При мысли об этом Карл V остановил коня и попросил немедленно отвезти его в Фонтенбло, о котором, по его словам, он столько наслышался. Франциск I был слишком гостеприимен, чтобы чем-нибудь проявить свою досаду, и, хотя это рушило все его планы, поспешил отправить в Фонтенбло королеву и придворных дам.
Карл V чувствовал себя неуютно при дворе Франциска I. Дело в том, что король Франциск I был зеркалом прошлого, а Карл V прообразом грядущего. Современный монарх не понимал чувств средневекового героя; не могло быть и речи о симпатии между последним представителем рыцарства и первым представителем нарождающейся дипломатии. <...>
В день прибытия императора в лесу Фонтенбло была устроена охота – излюбленное развлечение Франциска I. Карла V охота утомляла, тем не менее он ухватился за эту новую возможность, чтобы проверить, действительно ли он свободен. В разгар охоты он углубился в лес и скакал до тех пор, пока не очутился один-одинешенек в самой его чаще и не почувствовал себя вольным, как ветер в поле, как пташка в небе. Он почти успокоился, и к нему начало возвращаться хорошее расположение духа. И все же императору Карлу пришлось еще раз испытать беспокойство: подъезжая к месту сбора, он увидел Франциска I, возбужденного охотой, который спешил ему навстречу с окровавленным копьем в руке. Победитель при Мариньяно и Павии чувствовался в нем даже во время королевских забав.
– Полно, любезный брат, развеселитесь! – воскликнул король, когда оба монарха спешились возле дворца, и дружески взял Карла под руку, чтобы показать ему галерею Дианы, сверкающую дивной росписью Россо и Приматиччо. – Бог мой! Да вы не менее озабоченны, чем я в Мадриде. Но согласитесь, дорогой брат, у меня имелись на то веские основания – ведь я был вашим пленником! А вы мой гость: вы свободны, окружены почетом и вас ждет триумф. Порадуйтесь же вместе с нами если и не забавам, которые слишком ничтожны для столь блестящего политика, то хотя бы новой возможности хорошенько проучить этих толстобрюхих пивоваров из Фландрии, задумавших, видите ли, возродить свои коммуны... А еще лучше – забудьте на время о смутьянах и отдайтесь общему веселью! Но, может быть, вам не по душе наш двор?
– Ваш двор изумительно хорош, – ответил Карл V, – и я завидую вам, брат! Вы были при моем дворе и знаете, что он суров и мрачен; угрюмое сборище государственных мужей и генералов, таких, как Ланнуа, Пескер, Антонио де Лейра; а у вас, кроме воинов и купцов, кроме Монморанси и Дюбелле, кроме ученых – Бюде, Дюшателя, Ласкари, есть также великие поэты и художники: Маро, Жан Гужон, Приматиччо, Бенвенуто Челлини, и, главное, ваш двор украшают прелестные дамы – Диана де Пуатье, Маргарита Наваррская, Екатерина Медичи и множество других. И, право, брат, я начинаю думать, что охотно променял бы свои золотые прииски на ваши усеянные цветами поля.
– О! Вы еще не видели прелестнейшего нашего цветка! – наивно воскликнул Франциск, позабыв, что говорит с братом Элеоноры.
– В самом деле? Горю нетерпением полюбоваться этой жемчужиной, – отозвался император, поняв, что Франциск I намекает на госпожу д'Этамп. – Но уже теперь могу сказать: да, правы люди, утверждающие, что вам принадлежит лучшее в мире королевство.
– А вам лучшее в мире графство – Фландрия и лучшее герцогство – Миланское.
– От первого из этих сокровищ вы сами отказались месяц назад, – с улыбкой возразил император, – и я глубоко вам за это признателен; а второе из них вы страстно желаете получить. Не так ли? – спросил он, вздыхая.
– Не будем говорить сегодня о серьезных вещах, любезный брат! – взмолился Франциск I. – Признаюсь, не люблю я омрачать пиры и бранные потехи.
– По правде говоря... – продолжал Карл V с гримасой скряги, сознающего необходимость уплатить долг, – по правде говоря, Миланское герцогство мне бесконечно дорого, и просто сердце кровью обливается, как подумаю, что придется отдать его.
– Скажем лучше – вернуть, брат; это будет гораздо правильнее, и, быть может, мысль о справедливом поступке облегчит хоть немного вашу печаль. К тому же сейчас вовсе не время думать о Милане. Давайте веселиться, а о делах поговорим потом.
– Не все ли равно – подарить или вернуть, – возразил император. – Главное, брат, вы будете владеть лучшим в мире герцогством! Но это решено, и, поверьте, я не менее свято выполняю свои обязательства, чем вы.
– О боже! – воскликнул Франциск, начинавший терять терпение от этого нескончаемого разговора. – Да и о чем вам жалеть, любезный брат? Вам, королю Испании, германскому императору, графу фландрскому, вам, подчинившему себе силой или влиянием всю Италию от Альп до Калабрии!
– Но у вас зато вся Франция! – вздохнул Карл.
– А вы владеете Индией со всеми ее сокровищами! У вас Перу с его рудниками!
– А у вас Франция!
– Ваша империя так обширна, что в ней никогда не заходит солнце.
– А Франция-то все-таки ваша... И что сказало бы ваше величество, если бы я так же пылко мечтал об этой жемчужине среди королевств, как вы о герцогстве Миланском?
– Послушайте, брат, – сурово произнес Франциск I, – во всех важных делах я руководствуюсь скорее чувством, нежели разумом; но, как говорят у вас в Испании: «Особа королевы неприкосновенна», так и я скажу вам: «Земля Франции неприкосновенна!»
– Бог мой! Да разве мы не братья, не союзники? – воскликнул Карл V.
– Ну разумеется! – подхватил Франциск I. – И я надеюсь, ничто не нарушит отныне ни нашего родства, ни союза.
– Я тоже надеюсь на это, – сказал император. – Но можно ли поручиться за будущее? – продолжал он со свойственной ему горделивой улыбкой и неискренним взглядом. – Могу ли я, например, помешать ссоре своего сына Филиппа с вашим Генрихом?
– Ну, если Августу наследует Тиберий, нам эта ссора не будет опасна.
– При чем тут правитель! – продолжал Карл V, горячась. – Империя всегда останется империей; Рим великих цезарей был всегда Римом, даже тогда, когда все величие цезарей заключалось в одном их имени.
– Верно! Однако империи Карла Пятого далеко до империи Октавиана, любезный брат! – возразил Франциск I, задетый за живое. – А битва при Павии хоть и великолепна, ее нельзя сравнить с битвой при Акциуме. Кроме того, Октавиан был богат, а у вас, говорят, несмотря на все сокровища Индии и Перуанские рудники, не очень-то густо с деньгами, ни один банк не хочет больше давать вам взаймы ни из расчета тринадцати, ни четырнадцати процентов. Ваши войска не получают жалованья, и солдаты, чтобы как-нибудь прокормиться, вынуждены были грабить Рим; а теперь, когда он разграблен и тащить больше нечего, они бунтуют.
– А вы, любезный брат, – воскликнул Карл V, – кажется, продали королевские земли и всячески обхаживаете Лютера, чтобы раздобыть денег у германских князей!
– Кроме того, – продолжал Франциск I, – ваши кортесы отнюдь не так сговорчивы, как сенат. Я же могу похвастаться, что навсегда сделал королей независимыми.
– Берегитесь, как бы в один прекрасный день ваш хваленый парламент не учредил над вами опеку! – отпарировал Карл V.
Собеседники распалялись все больше и больше, спор с каждой секундой становился ожесточенней, старинная вражда оживала. Франциск I чуть не забыл о гостеприимстве, а Карл V – о благоразумии. Первым опомнился французский король.
– Клянусь честью, любезный брат, – воскликнул он со смехом, – еще немного – и мы поссоримся! Я же вас предупреждал, что не стоит говорить о важных делах, предоставим их нашим министрам и будем просто друзьями. Договоримся раз навсегда, что вы можете считать своим весь мир, за исключением Франции, и не станем больше к этому возвращаться.
– И за исключением герцогства Миланского, брат, – добавил Карл, поняв свою оплошность и спеша исправить ее, – ибо герцогство Миланское – ваше; я вам его обещал и подтверждаю свое обещание. <...>
Он не успел ничего прибавить, как дверь опять отворилась и в галерею хлынула толпа придворных. <...>
Заметив входящего коннетабля де Монморанси, которого он по праву считал своим союзником, Карл V пошел ему навстречу и, отведя в сторону вместе со своим послом герцогом де Медина, вступил с ними в оживленный разговор.
– Я подпишу все, что вам угодно, коннетабль, – сказал император, знавший честность старого вояки. – Заготовьте акт о передаче Франции герцогства Миланского, и, клянусь святым Иаковом, я уступлю его вам целиком и полностью, хотя это и лучший цветок в моем венце!
– Акт! – воскликнул коннетабль, негодующим жестом как бы отстраняя от себя самую мысль об этой предосторожности, походившей на недоверие. – Вам ли, сир, подписывать акты? Что вы только говорите, ваше величество? Не нужно никаких актов, сир, никаких документов. Достаточно вашего слова. Разве ваше величество приехали во Францию, заручившись каким-нибудь актом? И неужели вы изволите думать, что мы верим вашему слову меньше, чем вы нашему?
– Вы правы, господин де Монморанси, – ответил император, протягивая коннетаблю руку, – вы правы.
Коннетабль ушел.
– Простофиля несчастный! – вскричал Карл V. – Знаете, Медина, он занимается политикой, как крот, – вслепую.
– А король, сир? – спросил Медина.
– О! Этот слишком кичится своим великодушием, чтоб сомневаться в нашем. Он опрометчиво нас отпустит, а мы благоразумно заставим его подождать. Заставить ждать – еще не значит нарушить данное слово, сударь, – продолжал Карл V. – Это значит не выполнить обещания в срок, вот и все. <...>
Подойдя к императору, Франциск I взял его под руку, и они возглавили длинную вереницу почетных гостей. Оба государя вошли одновременно в широко распахнутые двустворчатые двери и сели за стол друг против друга. Карл V между Элеонорой и госпожой д'Этамп, Франциск I – между Екатериной Медичи и Маргаритой Наваррской.
Яства и вина были превосходны, и за столом царило непринужденное веселье. Франциск I чувствовал себя как рыба в воде во время пиров, празднеств и увеселений; он забавлялся истинно по-королевски и хохотал, как простолюдин, над рассказами и шутками Маргариты Наваррской. Карл V, со своей стороны, осыпал любезностями сидевшую рядом с ним госпожу д'Этамп. Гости беседовали об искусстве и политике. Пиршество подходило к концу».
// Дюма А. Асканио: исторический роман.