«Коридор расширился, и Нум очутился на пороге огромного подземного зала.
Сердце мальчика замерло на мгновение, потом бешено заколотилось. Он понял, что находится в Священной пещере Мадаев.
Нум застыл на месте, потрясенный до глубины души открывшейся перед ним картиной. Семь наскальных светильников горели слабым огнем посреди обширного помещения, едва рассеивая глубокий мрак, царивший в подземном зале. Стояла глубокая, ничем не нарушаемая тишина, между тем Священная пещера жила, жила чудесной таинственной жизнью. Вдоль выпуклых гранитных стен вереницы нарисованных животных, казалось, вели нескончаемый загадочный хоровод. Их изображения были так совершенны, движения столь естественны, что Нум затаив дыхание ждал, что они вот-вот отделятся от каменных стен.
Прямо перед ним четыре красавца оленя с могучими ветвистыми рогами переправлялись вплавь через реку, вытянув тонкие шеи и скосив на мальчика влажные беспокойные глаза. За ними виднелись величественные буйволицы с маленькими телятами, коренастые дикие лошади с развеваемыми ветром гривами, угрюмые бизоны и гигантские дикие быки с длинными рогами, концы которых терялись во мраке под потолком. И все эти звери двигались, бежали, мчались, прыгали, падали, плыли, сражались друг с другом, убивали и умирали.
Изображения были выполнены желтой охрой, красной глиной, черным углем. Скупые, смелые штрихи подчеркивали мощность мускулатуры, изящество стройных ног, свирепый оскал зубов. Оперенные стрелы, казалось, свистели в воздухе и впивались, дрожа, в трепещущую плоть. Дротики торчали из глубоких ран; ловушки и ямы зияли под ногами беглецов.
Осторожно ступая, Нум приблизился к стене, украшенной изображением огромного быка. Рисунок не был закончен; завершена была только голова с острыми изогнутыми кверху рогами, влажной черной мордой и блестящим глазом, обведенным глубокой коричневой тенью. Краски казались еще не просохшими. Нум понял, что этот бык был последним творением Абахо, над которым Мудрый Старец трудился после возвращения Мадаев с летней охоты.

Подойдя вплотную к изображению быка, Нум увидел на земле несколько плоских камней с углублением посредине. Углубления были заполнены разными красками: черным костяным углем, желтой и красной охрой, тщательно растертой глиной разных оттенков, сухой бычьей кровью. Рядом лежали тонкие трубчатые кости для распыления краски на большом пространстве, примитивные кисточки из звериного волоса, гладко отполированные дощечки, на которых смешивают краски, острые кремневые осколки, костяные шила и ножи различных размеров.
Нум поднял факел и снова встретился взглядом с большим быком. Огромное животное словно удивлялось неожиданному посетителю и взирало на него с кроткой жалостью.
...Таинственные связи рождались здесь между животным, которое убивают, и человеком, заставляющим свою жертву снова жить на этих стенах могучим волшебством мастерства и вдохновения...»
// Сенак К. Пещеры Красной реки: повесть.

«Вдруг кто-то сильно толкнул снаружи дверную заслонку, и она упала на пол. Через вход ворвались ветер и холодный воздух. Дети замолкли. Все испуганно оглянулись. В дверь просунулась белая голова, и вслед за ней в землянку на четвереньках прополз дед Фао. Он огляделся вокруг своими красными и слезящимися от едкого дыма глазами и подошел к шкуре, на которой сидела рыжая Уамма. Фао похлопал ее ладонью по плечу, молча ткнул пальцем назад, к выходу, и молча выполз обратно.
Уамма быстро набросила на себя меховое платье и вышла за ним следом. В землянке Каху ярко горел огонь. Еловые сучья трещали и кидали вверх целые снопы искр. Это был не простой костер. Это был неугасимый огонь, покровитель всего племени, податель тепла и света, защитник от тайных врагов и «дурного глаза». Серый дым струей поднимался вверх и уходил через крышу в дымовую дыру. Она была открыта настежь. Дым клубился под стропилами потолка и висел над головами. Когда Уамма поднялась на ноги, едкая гарь начала щипать ее зеленоватые глаза. Она нагнулась и ползком приблизилась к очагу. Вокруг сидели старухи. Одни из них были очень толстые, другие – тонкие, костлявые и горбатые, все в морщинах и складках, с дряблой, обвислой кожей.
Мать матерей Каху сидела посередине, на краю разостланного меха бурого медведя. Она молча показала рукой на медвежью шкуру.
– Плясать будешь! Оленем! – сказала она.
Уамма засмеялась и сбросила с себя одежду. Она улеглась ничком на шкуру и положила голову на колени Каху.
Подошел Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул какие-то разноцветные комочки. Здесь была желтая и красная охра, белые осколочки мела и черные куски пережженной коры. Все это были краски первобытного художника-колдуна.
Фао взял уголек и несколькими штрихами набросал на смуглой спине Уаммы фигуру важенки – самки северного оленя с вытянутыми в воздухе линиями ног. Готовый контур был подкрашен мелом и углем, и стало ясно, что художник изображает весеннюю окраску оленя, когда белая зимняя шерсть клочьями начинает выпадать и заменяется пятнами коротких и темных летних волос. В передней части тела важенки Фао нарисовал продолговатое кольцо, закрашенное внутри красным. Это было сердце оленя, полное горячей крови. Копыта покрыты желтой краской, рога – бурой. По знаку Каху Уамма поднялась. Старухи отвели ее за костер, так что рисунок был отчетливо виден всем, кто сидел в землянке.
– Тала! – сказала Каху.
– Тала, тала! – повторили за ней хором все остальные.
Этим словом обозначали жители поселка важенку – оленью самку. Теперь Уамма была не Уамма, она стала духом самки оленя. В зверя ее превратили колдовское искусство Фао и заклинание Каху. Как маленькому ребенку, Уамме можно было внушить все. Она верила словам больше, чем глазам, и воображение, пылкая фантазия подчиняли ее себе целиком.
С той минуты, как Уамма услышала слова Каху: «Ты тала! Ты самка оленя!» – она стала сама чувствовать себя оленьей важенкой. Она стала немой – ведь олени не говорят. Она больше не улыбалась – ведь олени не смеются. Она чувствовала, как на ногах у нее выросли твердые двойные копыта.
– Ложись! – сказала Каху. – Спи!
Уамма послушно улеглась ничком и зажмурилась. Два старика принесли оленью шкуру и накрыли ее, а впереди положили голову молодой важенки с шерстью и короткими рогами. Через полминуты Уамма уже спала и видела себя во сне оленем.
Каху назвала еще два имени: Балла и Огга.
Это были две другие матери, которые должны были плясать танец оленей. Огга была маленькая и толстая женщина, Балла – стройная и худая. Огга была самая многодетная из матерей. Балла была молодая и веселая. У нее был один только грудной ребенок. Два года тому назад ее привел из рода Вурров охотник Калли, и она осталась жить с Черно-бурыми. Фао расписал обеих женщин. Они были раскрашены так же, как и Уамма, и так же укутаны в оленьи шкуры. Всем троим надели на шею по священному ожерелью из оленьих зубов, а на талию – тонкий ремешок, к которому сзади привязали по короткому оленьему хвосту».
// Покровский С.С. Охотники на мамонтов: повесть.

«Покончив с едой, Тургор вытащил из костра несколько остывших угольков и растер их пальцами. Потом он выскреб из горшка остатки жира и тщательно перемешал с угольным порошком. Зия подала ему размочаленную на конце щепку. Такан поднял над головой факел из сложенных пучком смолистых еловых веток.
Тургор медленно прошелся вдоль пещеры, оценивающим глазом осматривал стены, и наконец остановился у плоского ровного камня. Обмакнув щепку в черную пасту, он провел на стене несколько линий и опять отошел, придирчиво всматриваясь в серый камень.
На камне обозначился небольшой овал, но Тургор видел могучего тура, злобно трясущего косматой головой и старающегося освободиться от застрявших в широкой шее кольев.
Когда изображение стало четким, Тургор начал рисовать, поскрипывая щепкой по шероховатому камню и изредка отклоняясь, чтобы лучше видеть рисунок.
Вот уже видна горбатая спина, свирепая морда с изогнутыми рогами, напряженные ноги. Несколько быстрых штрихов, и в шею животного воткнулись тонкие древки кольев.
Тургор не думал о том, что рисует картину. У него не было намерения украсить эту случайно найденную пещеру. Он просто продумывал план охоты на живого, настоящего тура.
Вот так нужно будет всадить в него свои копья. Тогда так же, как на этом рисунке, зверь вздернет голову и упрется толстыми ногами в землю. После этого можно будет подскочить к нему и тяжелой дубиной, с врезанными в нее осколками кремня, нанести решающий удар точно в середину лба, между кривыми рогами.
Тургор даже вспотел от напряжения. Движения его стали быстрыми и четкими. Вот дубина опускается на голову тура. Вот нож подрезает сухожилья задних ног. Сейчас животное упадет. Тургор выхватил из-за пояса костяной кинжал и... медленно засунул его обратно.
Ведь это еще не тур! Это только его изображение. Но живой тур, если делать все, как на этом рисунке, теперь не должен уйти от Тургора. Если же охота не будет удачной, значит он что-то сделает не так, как нужно, или ему помешают духи.
Тургор устало опустился на землю и вытер с лица пот.
- Мы убьем его! - показывая на рисунок, возбужденно закричал Такан. - Я вырежу для копьев наконечники из оленьих рогов. Мы будем плыть по реке и охотиться на косматых быков.
Не поднимаясь, Тургор протянул руку и начертил на стене несколько полосок. Это будет их плот. Под плотом он нарисовал двух толстых рыб.
- Эти рыбы тоже будут нашими, - радовалась Зия.
Даже дети, в предчувствии предстоящей охоты, возбужденно прыгали вокруг отца и махали руками, подражая движениям охотника, мечущего дротики. Только Герна молча смотрела то на изображение тура, то на измученного, словно после трудной борьбы, мужа. Она-то знала, что победить могучего зверя гораздо труднее, чем начертить его изображение на послушной стене».
// Вилькин Я.Р. История Лима Великолепного: повесть.